— Я тоже так слышал.
— Вы слышали? Но вы же там жили?
— Четыре года. А в четыре года любой провинциальный город кажется центром вселенной. Мой отец, печатник, уехал оттуда в поисках работы.
— Куда?
— В Варшаву.
— Ага!
— Агакайте себе! — раздраженно сказал ван Эффен. — Вы так говорите, словно вы знаете Варшаву и пытаетесь проверить, знаю ли ее я. Почему, я не могу понять. Вы, часом, не юрист, мистер — не знаю, как вас зовут?
— Падеревский. Я юрист.
— Падеревский. Имя, конечно, вымышленное. Могли бы придумать что-нибудь и получше. Я прав, не так ли? Юрист! Не хотел бы я, чтобы вам довелось меня защищать. Следователь из вас никудышный.
Ангелли улыбался. А Падеревский нет. Он поджал губы. Потом резко спросил:
— Вы, конечно, знаете дворец с оловянной крышей?
— Конечно.
— Где он находится?
— Господи! Да что у нас здесь? Инквизиция? А! Спасибо!
Следом за Васко к столику подошел официант с подносом. Ван Эффен взял кружку с пивом. Поднял ее.
— Ваше здоровье, джентльмены! Дворец, которым вы так интересуетесь, мистер... а, Падеревский, находится рядом с Вислой, на углу Вибрзезе Гданьски и Сласко-Дабровского моста. — Он отпил немного пива. — Если он не переехал, конечно. Я не был там несколько лет.
Падеревского его замечание нисколько не позабавило.
— Дворец культуры и науки?
— На Площади парадов. Он слишком велик.
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, он слишком велик для того, чтобы его могли перевезти в другое место. Две или три тысячи комнат — это слишком много. Это просто монстр. Его еще называют свадебным тортом. Но, конечно, у Сталина был дурной вкус в архитектуре.
— У Сталина? — спросил Ангелли.
— Это его личный дар моим и без того многострадальным соотечественникам.
Значит, Ангелли тоже говорит по-польски.
— Где находится варшавский этнографический музей?
— В Варшаве такого музея нет. Он находится во Млосини,46 десяти километрах к северу от столицы. — Голос ван Эффена теперь был таким же резким, как голос Падеревского.
— Где находится Ника? Вы не знаете? А что такое Ника? Вы не знаете? Любой житель Варшавы знает, что так называют монумент «Герои Варшавы». Чем знаменита улица Заменхофа? — Падеревский чувствовал себя все более и более неуютно. Он ничего не ответил.
— Монумент памяти в гетто? Я говорил вам, Падеревский, что юрист из вас никудышный! Любой компетентный юрист, выступающий в качестве защитника или с иском, составляет резюме. Вы этого не сделали. Вы не настоящий юрист. Я совершенно уверен, что вы никогда не были в Варшаве, а просто провели час за изучением газеты или путеводителя. — Ван Эффен положил руки на стол с таким видом, словно собирался встать. — Мне кажется, джентльмены, что мы можем больше не задерживать друг друга. Одно дело отдельные вопросы, и совсем другое — унизительный допрос, проводимый некомпетентным человеком. Я не вижу основания для взаимного доверия. При таком отношении мне не нужны ни деньги, ни работа. — Он поднялся. — Всего хорошего, джентльмены!
Ангелли протянул руку. Он не коснулся ван Эффена, просто жестом удержал его.
— Пожалуйста, сядьте, мистер Данилов. — Возможно, Хельмут и в самом деле переусердствовал. Но разве вам доводилось видеть юриста, который не был бы чрезмерно подозрителен? Хельмут... или мы оба... заподозрили не того человека. Как вы догадались, Хельмут действительно был в Варшаве только один раз, в качестве туриста. Лично я не сомневаюсь, что вы нашли бы дорогу в Варшаве с завязанными глазами.
У Падеревского был такой вид, словно ему хотелось провалиться сквозь землю.
— Это наша ошибка. Мы просим нас извинить.
— Хорошо.
Ван Эффен сел и выпил еще пива.
— Это справедливо.
Ангелли улыбнулся. Ван Эффен подумал, что этот человек почти наверняка двуличный негодяй, хотя и не лишенный обаяния. Очень убедительно прикидывается.
— Теперь, когда вы доказали ваше моральное превосходство, я могу сказать, что мы нуждаемся в вас больше, чем вы в нас.
«Только бы не переиграть», — подумал ван Эффен, улыбаясь ему в ответ.
— Должно быть, вы в отчаянном положении. — Он заглянул в кружку. — Васко, ты не мог бы высунуть, голову из кабинки и подать сигнал SOS?
— Конечно, Стефан, — ответил Васко, по лицу которого было видно, что он испытывает облегчение от такого поворота дела.
Васко сделал, как ему велели, и сел на место.
— Больше никаких допросов, — сказал Ангелли. — Я перейду прямо к делу. Ваш друг Васко рассказал нам, что вы кое-что понимаете во взрывах.
— Васко не отдает мне должного. Я очень много знаю о взрывах. — Он укоризненно посмотрел на Васко. — Никогда бы не подумал, что ты станешь обсуждать друга с незнакомыми людьми.
— Я и не обсуждал. То есть я, конечно, обсуждал. Но я просто сказал, что знаю одного человека с твоей квалификацией.
— Ничего страшного. Как я уже сказал, я понимаю толк во взрывах. Я умею обезвреживать бомбы. Я также умею гасить взрывами пожары на буровых. Но вы бы не стали мной интересоваться, если бы у вас были проблемы с буровыми. Вы бы просто позвонили в Техас, где я учился своему ремеслу.
— Никаких пожаров на буровых, — снова улыбнулся Ангелли. — Но обезвреживание бомб — это другое дело. Где вы учились столь опасному ремеслу?
— В армии, — коротко ответил ван Эффен, не уточняя, в какой именно.
— И вы действительно обезвреживали бомбы? — В голосе Ангелли прозвучало искреннее уважение.
— И немало.
— Вы, должно быть, хороший специалист.
— Почему вы так решили?
— Потому что вы здесь.